Подлинная и мнимая человечность, доброта в рассказе «Уроки французского» В. Распутина. Образ положительного героя — Лидии Михайловны и отрицательного персонажа — директора.
Хорошо задуманное художественное сочинение производит впечатление на читателей не только своей идейной и эмоциональной силой, но и благородной простотой самого повествования — простотой языка и стиля. Остановлюсь на талантливом рассказе Валентина Распутина «Уроки французского».
В издательской аннотации отмечается, что автор «поднимает в нем важный вопрос о подлинной и мнимой человечности».
Этот незамысловатый рассказ силен общим идейным замыслом, несомненна и сила его эмоционального воздействия: большие люди обнаруживаются не только в больших, но и в «малых делах», подобно тому как дурные ограниченные люди проявляют себя в поступках внешне будто бы и «правильных», но по существу черствых и жестоких.
В рассказе нет никаких «красок языка», и тем не менее, а скорее именно вследствие этого, все повествование опирается на тщательно продуманные и тщательно отобранные ресурсы языка. Обратим на них внимание.
Вот перед нами учительница французского языка районной сельской школы Лидия Михайловна. Как читатели узнают о том, что перед нами человек большого сердца? Разумеется, прежде всего по ее поступкам, по ее отношению к ученикам группы, классным руководителем которой она является. Но и по языку, с помощью которого автор, как бы вторгаясь в размышления подростка, описывает учительницу. Читатели узнают, что у Лидии Михайловны было «правильное и потому не слишком живое лицо». Нельзя не обратить внимания на это потому. Тонкое жизненное наблюдение стилистически передано здесь очень просто: действительно, «правильные лица» редко бывают достаточно живыми. При этом писатель говорит о правильных, а не о красивых лицах. А живость лица, придающая ему обаяние, вместе с тем делает его чуть-чуть неправильным, чуть-чуть несимметричным. Так стилистически осмысляется, казалось бы, «сухое» наречие потому («правильное и потому не слишком живое лицо»). Вместе с тем не слишком не исключает возможности, чтобы подобное лицо в тех или иных ситуациях было бы и живым.
Мальчику голос учительницы поначалу кажется звучащим недостаточно «вволюшку… так что в него приходилось вслушиваться». Сам себе подросток объясняет это тем, что Лидии Михайловне, учительнице неродного языка, надо «приноравливаться к чужой речи», отчего «голос без свободы сел, ослаб, как у птички в клетке, жди теперь, когда он опять разойдется и окрепнет». Переход от прямой речи к косвенной, здесь едва уловимый, создает впечатление у читателя, что мальчик, хотя и видит «недостатки» учительницы, вместе с тем любит ее, сожалея о ее, как ему представляется, неблагодарной профессии («приноравливаться к чужой речи»).
Но когда позднее подросток убеждается в благородстве учительницы, ее голос перестает ему казаться голосом «птички в клетке». Больше того. Мальчугану теперь страстно захотелось «… к завтрашнему дню наизусть выучить весь французский язык…». Этим он стремится доставить радость уже полюбившемуся педагогу. Образ незнакомого языка сближается с образом учительницы, желающей ему добра, и поэтому чужой язык становится достойным изучения. Вскоре и Лидия Михайловна начинает казаться подростку «необыкновенным, непохожим на всех остальных» человеком.
Предстают перед читателями и отрицательные персонажи рассказа: они осуждаются не словами, а описанием их действий и поступков. Бездушный директор школы ничего не делал прямо плохого, но когда узнает об играх маленького ученика, то он только «воздел над головой руки». И это воздел (одно слово) дополняет характеристику «правильного» директора.
Запоминается и финальный диалог, воспроизводимый мальчиком, между директором школы и учительницей французского языка. «— Вы играете на деньги с этим?.. Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку… — Играете с учеником?! Я правильно понял? — Правильно. — Ну, знаете… — Директор задыхался, ему не хватало воздуха. — Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление…» Учительница ничего не пытается объяснить директору. Она понимает, что это совершенно бесполезно: ее все равно здесь не поймут. Отвечая на вопрос одним только правильно, Лидия Михайловна как бы соглашается с директором. Между тем она стремилась спасти мальчика, дать ему возможность жить и учиться.
Как видим, в рассказе В. Распутина нет никаких «красот языка», хотя все повествование запоминается не только общим благородным замыслом, но и тем, какими языковыми и стилистическими средствами он выполнен. Эти средства предельно просты. Своей простотой они и сильны.
Хороши и попутно высказанные афоризмы, идущие как бы одновременно и от мальчика, и от автора: «Откуда мне было знать, что никогда и никому еще не прощалось, если в своем деле он вырывается вперед? Не жди тогда пощады… Больше всего ненавидит его тот, кто идет за ним следом. Эту науку мне пришлось в ту осень постигнуть на собственной шкуре».
Для двенадцатилетнего мальчика подобные размышления, разумеется, слишком сложны, к этому заключению мальчик приходит, но уже позднее.
Столь же хороши и обобщения учительницы, опирающиеся на ее повседневный опыт: «Человек стареет не тогда, когда он доживает до старости, а когда перестает быть ребенком». И этот афоризм запоминается тем, что он следует за поступками доброго человека: «Принимая деньги от Лидии Михайловны, я чувствовал себя неловко, но всякий раз успокаивался тем, что это честный выигрыш».
Читая и перечитывая художественные тексты наших мастеров, чувствуешь, как соединяются идейный и эмоциональный замыслы произведения с языковыми и стилистическими ресурсами родного языка. В этом случае и тексты прочитываются «иными глазами». Усиливается и нравственное, и эстетическое воздействие подобных текстов.
